Я отношусь к тому поколению людей, на долю которых выпало немало потрясений. Коллективизация и голодомор в Украине, нацистская оккупация и жизнь в партизанском отряде, тяжёлое ранение и возвращение к жизни, работа в органах НКГБ и постоянный страх ареста, долгая педагогическая деятельность в провинции и в конце жизни – в период перестройки и постсоветской России – крушение идей, которые казались незыблемыми. Но сегодня, подводя итоги, я ни о чём не жалею, ничего не хочу изменить… 

Родилась я в деревне Гаврилова Слобода Середино-Будского района Сумской области Украины 16 апреля 1926 года (в паспорт по недосмотру закралась ошибка – там дата рождения указана 12 апреля 1926 года).

Отец, Терентий Павлович Жуков, был мастеровым, как и его отец. В деревне его все уважали. А мама, Мария Демидовна (урождённая Плужникова), работала в колхозе. Не чуралась никакого труда, любое дело в её руках спорилось.

Деревня у нас была большая, несколько сот домов, и удивительно красивая. Множество садов, у каждого дома весной было такое мощное цветение! На горочке стояла небольшая, но очень красивая церковь. Река делила деревню на две половины. Мы жили на одном берегу, а семья моей бабушки – на другом.

В семье бабушки и деда было десять детей. Двое умерли в детстве. Старшей дочерью была моя мама, Мария, 1902 года рождения. Она окончила четырёхклассную церковно-приходскую школу с похвальным листом. Дальше учиться, к сожалению, не пришлось. Зато все другие дети Плужниковых получили высшее или среднее специальное образование.

Два моих дяди, Константин и Максим, погибли в годы Великой Отечественной войны. Причём, командир прожекторной роты старший лейтенант Максим Демидович Плужников погиб в Германии 13 июня 1945 года, т.е. уже после Победы – долго ещё недобитые фашисты стреляли из всех щелей по нашим воинам-освободителям…

Мой дед, Демид Максимович Плужников, – мастеровой. Знатно делал корыта, кадки, бочки. Мог класть печи, шить сапоги. После уборки урожая он со своими сыновьями, зятьями и некоторыми односельчанами уходил на заработки на Брянщину.

Моя бабушка, Екатерина Купреевна, вела домашнее хозяйство, работала в колхозе и возилась с внуками. Я очень любила играть с ней, гостить в её доме, спать на её уютной печке и есть удивительно вкусные бабушкины пироги.

Детство моё совпало с периодом коллективизации. На него выпал и страшный голод 1932-1933 гг. Помню, как ели крапиву, лебеду, корни съедобных и несъедобных трав, липовый лист, толчёную древесную кору. Каким спасением для нас был тогда лес с его грибами, ягодами и орехами! Как помогала выжить река, в которой выловили не только рыбу и раков, но и лягушек и головастиков!

Я помню, как умирали мои односельчане, опухшие от голода. До этого времени я не знала, что от голода можно пухнуть. А тут увидела страшно опухших людей, у которых лопалась и кровоточила кожа.

На моих глазах умер соседский мальчишка. Перед смертью он просил свою мать дать ему хотя бы один маленький кусочек хлеба. Кто-то сжалился и вложил в его слабую ручонку сухую корочку. Съесть её он не успел. Он умер со счастливой улыбкой на губах, сжимая эту корочку хлеба в кулачке, разжать который после смерти ребенка так и не смогли. От голода умерли две моих двоюродных сестрёнки. С тех пор к хлебу отношусь с особым почтением, никому не позволяю выбрасывать ни кусочка.

Как только поспевал урожай, на поля выходили отчаявшиеся при виде своих голодных детей женщины – «парикмахеры», «стригуны». На ещё не вызревших полях ночью тайком они ножницами срезали колоски на кашу для своих детей.

А когда началась уборка, первые обмолоты, то хлеб пошёл по «конвейеру» - с поля на молотилку, затем сразу на заготовительный пункт, минуя колхозные амбары. Тогда же появились «несуны». Зерно несли с токов в карманах, за пазухой, в платках. Не спасали никакие сторожа. Хотя с 7 августа 1932 года уже действовал Закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации», написанный собственноручно Сталиным. Он вводил «в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социалистической защиты – расстрел с конфискацией всего имущества, и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества». «Закон о трёх колосках» – так называли его в народе.

Ослабленные голодом колхозники часто были не в силах полностью убрать урожай с полей. Партийное руководство расценивало это как проявление открытого саботажа со стороны крестьянства и расширяло репрессии. Я помню, как исчез из деревни наш любимый учитель Иван Иванович Шульгин. Это был уже немолодой, очень уважаемый в народе человек. Он учил грамоте не только меня, но ещё и мою маму. Мама рассказывала, что в одном помещении обучались дети сразу всех классов, а это не менее 60 человек. И был полный порядок, и дети получали хорошие знания по основам наук. Так вот после одного из колхозных собраний без каких-либо объяснений Шульгина забрали и увезли куда-то. Больше учителя мы не видели, о его судьбе ничего не знали.

В некоторых районах Украины в 1932-1933 гг. погибло от четверти до половины населения. Точное число жертв голода до сих пор неизвестно…

Голод чудом пережили. Казалось, теперь нас ждёт счастливая пора. Я окончила семь классов – по тем временам солидное образование на селе. Мне исполнилось 15 лет. Впереди было много планов и надежд. Но началась Великая Отечественная война.

Как и все мои товарищи, я участвовала в строительстве оборонительных сооружений. Тяжёлый, каторжный труд, который, к сожалению, не дал ожидаемых результатов.

В лесах Сумщины действовали партизаны легендарного соединения под командованием Сидора Артемьевича Ковпака. Середино-Будский район Сумской области – это ворота из Брянских лесов в Украину. Фашисты хотели воспрепятствовать воссоединению брянских и украинских партизан и создать здесь заградительную зону. Поэтому в этот район посылали отборные фашистские дивизии, здесь было много мадьярских головорезов из 108-й пехотной дивизии, прочёсывали леса карательные отряды. Но уничтожить партизан они не могли.

В апреле 1942 года партизанам сбросили с самолёта рацию и радистов. В ковпаковском соединении действовала типография, печатались сводки Совинформбюро, которые распространяли среди жителей ближайших сёл и хуторов. Немцы бомбили эти места с воздуха, обстреливали из дальней артиллерии, но открыто наступать боялись.

На всю жизнь в моей памяти остался первомайский митинг в ковпаковской столице Старой Гуте. В глубоком тылу врага в Международный день солидарности трудящихся 1 мая 1942 года партизаны проводили крупный митинг! Собралось много народу, пришли жители окружных сёл и хуторов. Выступал Сидор Артемьевич Ковпак.

Удивительный был человек! Невысокий, бородка такая домашняя, клинышком. Добрые умные глаза. На первый взгляд даже трудно представить, что это – командир огромного партизанского соединения, человек очень решительный, собранный, целеустремленный. Человек большого личного мужества.

Все жители нашей деревни Гаврилова Слобода ушли в лес, к партизанам. Селяне и до этого, используя подлесное расположение своей деревни, помогали партизанам. А когда мадьяры, немцы и полицаи стали проводить карательные операции, расстреливать людей, жечь дома, все жители ушли в лес. За это нацисты сожгли деревню дотла.

Гражданское население, ушедшее в лес, находилось в так называемых «цивильных лагерях». Наша семья была в Конотопском партизанском отряде. Мы, дети, помогали партизанам, как могли: ходили в ближнюю разведку, помогали медикам стирать, сушить и скатывать бинты, ухаживать за ранеными, помогали хозвзводу обстирывать бойцов, работали на кухне, участвовали в заготовке продовольствия.

Несмотря на помощь местного населения, с продуктами питания в отряде было плохо. Годы войны опять принесли людям голод. Вновь ели мерзлую прошлогоднюю картошку, лепёшки из липы и лебеды. А соль была на вес золота.

В августе-сентябре 1942 года партизаны, готовясь к дальнему рейду, стали заготавливать продовольствие. Конечно, без нас не обходилась ни одна заготовительная операция. Мы тогда (по наивности) считали это чуть ли не самым безопасным делом. Как оказалось, напрасно…

26 августа 1942 года во время уборки урожая у деревни Зелёный Гай начался сильный бой. Нацисты и каратели пытались сорвать заготовку продовольствия и уничтожить партизан. В этом бою я была тяжело ранена в левую руку разрывной пулей.

Сегодня я с благодарностью вспоминаю, как меня, по сути совсем ещё ребёнка, не бросили, не оставили в беде товарищи, на руках под огнём вынесли с поля боя. Пришла в себя уже в отряде. И первое, что увидела – склонившуюся ко мне и слабо улыбающуюся сквозь слёзы маму…

Около месяца я лечилась в партизанском госпитале в Старой Гуте. В госпитале раненых навещал сам легендарный командир Ковпак. Особенно он жалел нас, детей. «Потерпите, детки! Скоро война кончится. Мы вас никогда не забудем», – говорил Сидор Артемьевич.

Вскоре всех раненых через реку Нерусса переправили в деревню Смелиж в Брянские леса на партизанский аэродром. Несколько дней мы ждали появления наших самолётов. Но раньше прилетели немецкие. Аэродром сильно бомбили. Были раненые, убитые, значительно повреждена площадка. Пришлось ещё ждать, пока всё приведут в порядок. Наконец прилетели четыре машины и сели на обозначенную кострами взлётно-посадочную полосу. В спешке погрузили нас, тяжелораненых партизан. Потом стали забирать женщин и детей, так как для содержания «цивильных лагерей» у партизан, собирающихся в рейд, не было возможности. Желающих улететь на Большую землю было много. Самолёты были переполнены.

Перелёт стал ещё одним тяжким испытанием. При пересечении линии фронта самолёты были обстреляны немецкими зенитками, а потом ещё и атакованы вражескими истребителями. Один самолёт так и не долетел до базы на аэродроме в Монино. Что с ним произошло: был ли он сбит или совершил вынужденную посадку, я не знаю до сих пор.

Долгое время семья ничего не знала о моей судьбе. Лишь гораздо позже с летевшим к партизанам писателем Сосюрой я смогла передать весточку родным.

Потом были госпиталя в Москве, Белебее, Уфе. Оттуда в 1943 году вернулась в Москву, став инвалидом на всю жизнь. Руку врачи сохранили, но она перестала действовать из-за отсутствия локтевого сустава и других повреждений. Прошло почти 80 лет с момента ранения, а рана до сих пор часто открывается и болит…

В Центральном штабе партизанского движения в Москве мне выдали направление на работу на швейную фабрику Ленинградского райпромтреста столицы, где я и проработала целый год, была помощником бухгалтера. Здесь же вступила в комсомол. Жила у тети в коммунальной квартире на Хорошевке.

В Москве ещё действовал комендантский час, режим затемнения, продукты выдавали строго по карточкам. Коммерческая торговля была не доступна из-за запредельных цен. Впрочем, были и те, кто её услугами пользовался регулярно. Время от времени объявлялась воздушная тревога. На площадях, в парках, скверах, на перекрёстках были созданы огневые укрепления. По ночам дежурили на крышах. Работали заводы, школы. 

В начале 1944 года по мобилизации я была зачислена в службу военной цензуры управления НКГБ МО. Служба военной цензуры появилась в нашей стране ещё во время Отечественной войны 1812 года. Широкое распространение получила в годы Первой мировой войны. А первые органы новой советской цензуры появились летом 1918 года. В период Великой Отечественной войны цензура Наркомата обороны занималась военной печатью, а цензура НКГБ – фронтовой корреспонденцией.

Мне выдали форму: две пары сапог, пару ботинок, три гимнастерки и юбки, форменное платье, меховую безрукавку, шинель, шапку-ушанку, рукавицы. Моя зарплата составляла 500 рублей. Кроме того, нам выдавали специальные продовольственные карточки, куда помимо обычного набора входило также 7 кг мяса, консервы и даже сладкое желе. Я была очень рада этому, т.к. удавалось немножко поддержать семью тети, у которой я жила. После гибели на фронте мужа она одна поднимала двоих детей. И меня взять к себе не побоялась…

Ранним утром почти бегом по Хорошевскому шоссе я шла до станции метро «Белорусская», а то и до «Кировской». Зимой темно, холодно. Опустишь уши в шапке-ушанке – и вперёд. А на подходе к Ваганьковскому кладбищу уши в шапке подымаешь: мороз менее 25 градусов – не положено, патруль остановит. Иногда, правда, нас подбирала какая-нибудь попутная военная машина или удавалось сесть в автобус, который, кстати, отапливался дровами и потому нещадно дымил.

Военные цензоры вскрывали и прочитывали письма с фронта, а также письма москвичей на фронт. Писем было много, их приносили целыми мешками. Работали быстро и напряжённо. Вычёркивали из писем точные названия географических объектов, фамилии командиров, сведения о вооружении, информацию о каких-то особых трудностях военной жизни. Некоторые письма, с явно выраженными негативными настроениями, вообще изымались и передавались вышестоящему начальству.

На каждом письме мы ставили штамп: «Просмотрено военной цензурой» и свой личный номер. Затем за нами, контролируя нас, письма ещё раз выборочно проверялись. И, не дай бог, заметят какую-нибудь твою оплошность: пощады не жди. Любая ошибка, даже малый просчёт, могли стоить жизни. И поэтому, когда у меня вновь открылась рана, резко ухудшилось самочувствие, и меня уволили по состоянию здоровья, я была очень рада, как ни странно это звучит. Наверное, впервые за годы войны можно было спать спокойно и продолжить, наконец, учебу…

По окончании в 1947 году Зерновской средней школы на Брянщине, я успешно сдала экзамены на исторический факультет Новозыбковского педагогического института.

В 1951 году меня направили на работу учителем истории средней школы посёлка Дубровка Брянской области, где я и проработала до августа 1982 года, когда меня сменила моя дочь Татьяна. Она и сегодня преподает историю в первой школе.

А я ещё в течение 10 лет работала в Дубровском районном отделе народного образования директором межрайонной учебной фильмотеки. В 1992 году окончательно вышла на пенсию. Но до сих пор по мере сил веду работу по воспитанию молодого поколения. Являюсь председателем клуба «Ветеран» школы №1 посёлка Дубровка.

За участие в Великой Отечественной войне, за многолетний труд на ниве просвещения награждена более чем 40 государственными, региональными и общественными наградами, среди которых орден Отечественной войны I степени, медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.», медаль Жукова и многие другие.

Справедливо считают в народе: жизнь прожить – не поле перейти. Да, немало трудностей и испытаний уготовала судьба моему поколению. Но мы свой долг перед людьми и страной выполнили. Нам стыдиться нечего. Мы и сейчас ещё стараемся принести пользу. И мы надеемся, что те, кто идёт за нами, тоже не посрамит своей земли, все трудности, которые переживает сегодня страна, будут успешно преодолены. Россия – великая держава, у неё большое будущее.